Т. Фавстова "О нашем береге реки Мологи"
О нашем береге
Я всегда считала и считаю сейчас, что лучшим местом в городе был наш берег, т. е. часть берега реки Мологи, примыкавшая к территории Вознесенской церкви.
Какая перед нами открывалась ширь, какой простор! Впереди, за рекой, огромный луг, омываемый Волгой и Мологой. В половодье он покрыт водной гладью: Молога сливалась с Волгой и Шексной. Лотом на нем вырастала отличная трава, разнотравье, и во время сенокоса оттуда доносился удивительный запах свежего сена.
На левом краю луга, по излучине реки, раскинулось село Боронишино. Прямо, чуть правей, за лугом — село Федорицкое. Это уже па правом берегу Волги. Линия берега реки Мологи была вогнутой, поэтому мы могли видеть мологский «порт» (одна, иногда две пристани), который находился у самого устья реки.
Мы встречали и провожали пассажирские пароходы, которые курсировали по маршруту Рыбинск — Устюжна или Рыбинск—Весьегонск (в зависимости от уровня воды в реке). Издали узнавали их очертания. Это были «Суриков», «Гаршин», «Механик» (в прошлом «Крестьянка»). Каждый из них обладал собственным голосом, который мы отлично знали. Самый чистый был у «Мехника», у «Гаршина» дребезжащий, надтреснутый. Между Рыбинской и Мологой курсировал небольшой пароходик со славным названием «Птичка». Расстояние 30 км он проходил за 3 часа. Весной на высокой воде, за лугом, нам были отлично видны пароходы, идущие из Рыбинска, далеко еще до их прихода к пристани.
А какое чудное купание было у нас! Как приятно ступать по чистому, гладкому, чуть пружинящему под ногами песчаному дну, окунуться в прохладную, чистую, прозрачную воду и плавать наперегонки под высоким голубым небом и жарким солнцем! Как легко и беззаботно нам дышалось.
Но иногда перед нами возникало досадное препятствие в виде плотов из сплавляемого леса, которые назывались «гонками». Бывало, что они проплывали мимо, а чаще всего — оставались под нашим берегом и занимали большое пространство и вдоль и поперек Мологи. Если их было немного, мы их использовали для прыжков в воду. В противном же случае, не решаясь плавать на большой глубине, мы просто садились рядком на горячие от солнца бревна, опускали ноги в воду и с наслаждением болтали ими.
Берег наш был высоким и крутым, поэтому на некотором расстоянии друг от друга соорудили лестницы, правда самые примитивные: две доски с поперечными планками, жидкие перильца. Я помню, что сначала лестницы были совсем крепкими, а через несколько лет большая часть их исчезла. Мне думается, что их размывало в половодье водой, поднимающейся высоко, а закончили работу воды люди. Без лестницы обойтись было трудно, так как большая часть населения прибрежных кварталов пользовалась речной водой, не имея колодцев.
По мере приближения к осени наша синяя река все более и более становилась серой. Вероятно, в конце октября по ней начинало плыть «сало», и вот наступали дни, когда пароходы, сделав свой последний рейс, расставались с нашим городом до весны. Отойдя от пристани на некоторое расстояние, пароход издавал протяжный, прерываемый несколько раз гудок, и нам делалось очень грустно: порывалась ниточка, связывающая нас с цивилизованным миром, ближайшим пунктом которого был Рыбинск. Оставалась связь лишь пешая и конная.
«Сала» на реке становилось все больше и больше, и однажды, выбежав утром на берег или идя в школу (занятия начинались с 1 октября), мы обнаруживали, что река «встала». Начиналась проба льда. Мы кидали на лед палки, камни, пытались слупить на него. Но первый лед был тонок и непрочен, под ним струилась вода. А через несколько дней мы уже вставали на коньки («снегурки» и «нурмис») и, невзирая на потрескивание и прогибание льда, делали по нему первые шаги. Сначала наш маршрут был коротким, потом он удлинялся, и самым длинным был маршрут от нашего берега до монастыря (Боронишина). Мы с упоением носились по этому нерукотворному катку до тех пор (а это было, вероятно, в конце ноября или начале декабря), пока его не заносило толстым слоем снега. В те годы снегопады были обильными, зимы — снежными, морозными, и расчищать снег на реке мы не пытались.
Что касается катания с гор на санках или «лодках», то наш берег был для этого неудобен, слишком крут. Кроме того, он был весь в зарослях частого ивняка. Катание устраивалось с левого берега ручья, между церковью и мостом (только церковь находилась на правом берегу). Но тут было свое «но». Катившиеся с горы обязательно должны были перескочить через ручей, который не замерзал, и, случалось, незадачливый «путешественник» вместе со своим «конем» оказывался в ледяной воде. Но это бывало редко.
Для того чтобы и зимой брать воду с реки, во льду делались проруби, две рядом: большая — для полоскания белья, — и, чуть выше по течению, — маленькая, для набора воды. Вокруг большой проруби воздвигались стены из снега и льда, а иногда и елок, чтобы было теплей женщинам. На протяжении берега реки Мологи таких прорубей было несколько, приблизительно на каждый жилой квартал по одной паре.
Еще запомнилась мне река, какой она бывала в последний день масленицы: вечером по всей обозримой её части, от устья до Боронишина, горели костры. Так провожали масленицу. А однажды с крутого берега на лед слетела «жар-птица» — горящие сани. Зрелище было очень эффектное.
С тех пор прошло много десятилетий, за это время мне довелось жить в разных городах: Рыбинске, Москве, теперь уже более двадцати лет живу в Ленинграде-Петербурге. Эти города омываются разными реками. Но самыми любимыми и дорогими для меня по-прежнему остаются город и река моего детства. Они в моей памяти неразделимы. И мне горько от сознания того, какой бессмысленной была их трагическая гибель.
Источник: Литературно-исторический сборник "Молога". Составитель Н.М. Алексеев. Рыбинск,1995.С.19-21.
